Республика

Ещё Оноре де Бальзак считал силу воли качеством, которое достойно гордости. Можно ли развить в себе эту черту, чтобы с уверенностью и гордостью называть себя человеком с железной волей и достигать всё новых и новых вершин? Наш ответ — да.

Читать дальше...

(1854–1900)
Писатель, модник, гомосексуалист
Подготовил Глеб Масловский
 Оскар Уайльд родился в Ирландии, в обеспеченной семье в Дублине. Его мать была ирландской националисткой и писала стихи, а отец был известным глазным хирургом.

 После колледжа Уайльд поступил в Оксфорд – он изучал языки и искусство.

 После университета Оскар Уайльд переселился в Лондон и обосновался в центре столицы, в съемной квартире, по соседству со своей матерью. Остро­умие и умение привлечь внимание сделали его заметной фигурой в светской жизни Лондона.
( Collapse )

Алексей Вакуленко
фото: Юрий Лашов
«В 1991 году в ялтинском театре Чехова мы играли спектакль „Игра в Распутина, или Ностальгия по России“ – я тогда труппу создал. Алла Борисовна прошла перед спектаклем в первый ряд – и говорит зрителям: „Чего вы сюда пришли?“. Ревновала жутко, что я занимаюсь другими, а не ею. Скандал был. У меня плакали за кулисами актрисы. Но потом сконцентрировались – и так отыграли, что Алка „бис“ кричала», – он говорит негромко, словно убаюканный морским прибоем, шум которого сквозь распахнутое окно вливается в просторный люкс ялтинской гостиницы «Ореанда». Собеседник «Республики» – поэт Илья Резник. Кто кроме него, написавшего для Пугачевой десятки хитов, сумел бы так легко назвать главную певицу России Алкой?
( Collapse )

«Достоевский для блондинок», один из самых популярных писателей современности
Подготовил Глеб Масловский

Интересные факты
 Коэльо стал писателем довольно поздно – первая его книга была издана, когда ему было 40 лет. С тех пор прошло 26 лет, количество написанных книг увеличилось до 16, а общий тираж произведений бразильского прозаика перевалил отметку в 300 миллионов экземпляров. По тиражу произведений Коэльо занимает третье место среди современных писателей, уступая только Джоан Роулинг автору серии книг о Гарри Поттере (400 миллионов экземпляров) и Стивену Кингу (350 миллионов).
( Collapse )

(Франсуа-Мари Аруэ) (1694–1778)
философ, поэт, прозаик, историк и правозащитник, один из величайших мыслителей в истории Франции

 Франсуа Мари Аруэ родился в семье чиновника. Отец хотел, чтобы Франсуа стал юристом, но сын предпочел литературу.

 Рабочий день Вольтера длился от 18 до 20 часов. По ночам он часто вставал, будил секретаря и диктовал ему, или же писал сам. На столике возле его кровати всегда лежали подготовленные для работы перо и бумага.

( Collapse )

Подготовил Василий Акулов

Гурзуф
Место: у подножия горы Аю-Даг к северо-востоку от Ялты.
Население: 9056 человек (на 1 января 2012).

Византийцы строили, генуэзцы достраивали
На живописной прибрежной Генуэзской скале, омываемой морем с трех сторон, сохранились фрагменты крепости Горзувита, построенной византийцами в VI веке нашей эры, в годы правления императора Юстиниана I. К середине того же века относится первое письменное упоминание о Гурзуфе. В своем трактате «О постройках», написанном по приказу императора, византийский писатель Прокопий Кесарийский записал, что по велению Юстиниана I были построены «замок Алустон и замок в округе Горзувитской».
Генуэзцы, вероятно, появились в Гурзуфе еще в конце XIII – начале XIV века, но только в конце XIV века укрепили скалу, нарастив боевые стены в толщину и высоту и устроив на них бойницы для пушечного боя.

Старейший дом на ЮБК
Дом в Гурзуфе, в котором в 1820 году вместе с семьей героя войны 1812 года генерала Николая Раевского гостил поэт Александр Пушкин и где сегодня находится его музей, является самой старой жилой постройкой, сохранившейся на Южном берегу Крыма – старше него только храмы и развалины крепостей.
Просторный дом построили в 1808–1811 годах по заказу герцога Армана Дю Плесси де Ришелье, одного из основателей Одессы. Примечательно, что сам Ришелье в гурзуфском имении не жил, побывав здесь всего дважды: при закладке дома и его сдаче. Зато здесь часто гостили знакомые герцога, которые за необычную по тем временам архитектурную планировку здания окрестили его «воздушным замком».

Колыбель «Евгения Онегина»
Гурзуф в одном из «Крымских сонетов» воспел польский поэт Адам Мицкевич. Кроме того, поселку, где в 1820 гостила с семейством и Александром Пушкиным дочь Николая Раевского Мария Волконская, посвятил немало строк в поэме «Русские женщины» Николай Некрасов. Несколько стихотворений о Гурзуфе написал поэт Николай Заболоцкий.
Русский композитор Модест Мусоргский здесь создал фортепианную пьесу «Гурзуф у Аю-Дага». Незабываемые по красоте виды поселка изображали на пейзажах выдающиеся русские живописцы Иван Шишкин и Константин Коровин. У последнего здесь находилась дача «Саламбо», на которой гостили художник Илья Репин, оперный певец Федор Шаляпин, писатели Леонид Андреев, Алексей Горький, Александр Куприн.
В одном из поздних писем Александр Пушкин назвал Гурзуф «колыбелью Онегина», имея в виду, что именно здесь он задумал свой роман в стихах «Евгений Онегин».

Роскошнее, чем в Ялте!
В конце XIX века Гурзуф стал даже более престижным курортом, чем Ялта. Московский промышленник Петр Губонин построил в поселке шесть гостиниц высокого класса: там были даже телефоны, по которым постояльцы могли вызвать персонал или доктора, а главный ресторан освещали два электрических фонаря мощностью тысяча свечей каждый – невиданный прогресс для тех лет! Плата за номер достигала 10 рублей в сутки – это месячная зарплата рабочего человека – грузчика или плотника. Частью курорта был маленький ресторанчик «Венеция», который Губонин построил на одной из скал-Адаларов. Сейчас шесть губонинских гостиниц – это корпуса санатория «Гурзуфский».

Склеп работы Краснова
В конце XIX века имение «Суук-Су» к востоку от Гурзуфа купил талантливый инженер Владимир Березин. Состояние, заработанное на строительстве железнодорожных мостов в Сибири, позволило ему основать курорт «Суук-Су», по уровню комфорта соответствующий лучшим европейским стандартам. Здесь выросли современные здания с роскошными номерами. Первых посетителей «Суук-Су» принял в 1903 году. К сожалению, Березин до этого времени не дожил – в 1900 году он умер от рака горла. Его дело продолжила супруга Ольга Соловьева. В память о муже она построила часовню-склеп на холме, возвышающемся в центре имения. Планировалось, что это будет родовая усыпальница Березиных-Соловьевых. Спроектировал часовню самый известный архитектор Крыма – создатель Ливадийского дворца Николай Краснов. В годы Гражданской войны Ольга Михайловна эмигрировала, покинув Гурзуф последним пароходом в ноябре 1920 года, и даже не успела захватить с собой ничего из вещей. Позже мародеры вскрыли склеп и, обобрав погребение, выбросили из него останки Березина. Местные жители повторно их захоронили, но уже в обычной могиле.
В 1930‑х, когда усыпальница оказалась на территории правительственной дачи, строителям понадобился мрамор, которым склеп был обшит изнутри. Рабочие, снимавшие мраморную облицовку, получили указание сбить мозаичную икону с образами святых княгини Ольги и князя Владимира (небесными покровителями Соловьевой и Березина). Однако фигуры чудом не пострадали – и целы по сей день.

Мечта Шаляпина – туннель к Адаларам
Великий оперный исполнитель Федор Шаляпин, часто бывавший в Гурзуфе, мечтал прорыть под дном моря туннель к Адаларам – двум небольшим скалистым островам высотой 35 и 48 метров, расположенным в 250‑ти метрах от берега, а на самих островах устроить сад. На берегу напротив Адаларов, на скале, которую сейчас именуют Шаляпинской, певец мечтал построить «замок искусств для талантливой молодежи». Хозяйка «Суук-Су» Ольга Соловьева подарила ее Федору Ивановичу за его пение. Реализовать свой план певец не успел: осуществить задуманное ему помешала революция. В 1922 году Шаляпин уехал за границу.

Старые дома Симферополя дарят возможность прикоснуться к камням, хранящим память о великих
Василий Акулов
фото: Юрий Лашов
Столицу Крыма не зря называют «город-собиратель»: за два с четвертью века Симферополь собирал под своим небом не только транспортные пути, но и многих выдающихся людей. Многие из них жили в зданиях, которые сохранились до сих пор – и сейчас, прикоснувшись к стенам этих домов, можно представить, о чем думали и что чувствовали члены императорской семьи, прославленные поэты или, например, создатель советской ядерной бомбы.


Романовы сажали деревья, молились и обедали
Первой из царской династии Симферополь посетила Екатерина II, но временный путевой дворец, в котором она останавливалась, до наших дней не сохранился. Зато ее путешествие создало традицию царских вояжей на юг. В Крыму побывали все наследники императрицы, кроме ее сына – Павла I. Например, осенью 1837 года Симферополь посетил Николай I с семьей и поэтом Василием Андреевичем Жуковским, который был воспитателем наследника престола.
«Царская семья прогулялась по Бульвару (сейчас это Парк культуры и отдыха – „Р“), там они посетили Таврическую губернскую выставку, – рассказывает Алексей Эйлер, научный сотрудник Музея истории Симферополя. – На ней были представлены изделия из самоцветов, фрукты, цветы, вина. Императрица и великая княжна купили на выставке много украшений. Затем император посетил Странноприимный дом Таранова-Белозерова, где сегодня расположен медицинский колледж. Царь и его семья провели в Симферополе два дня, ночевали они за городом – в имении князя Воронцова (нынешний „Дом науки“ в ботаническом саду Таврического национального университета). А Жуковский остановился в одной из построек усадьбы надворного советника Петрова (ныне дом на улице Жуковского, 13)».
Последний царь России Николай II бывал в Симферополе несколько раз, особенно ярким стал его приезд в апреле 1912-го. Жители города вышли на улицы и бросали цветы под колеса царского автомобиля. Крымский публицист Георгий Когонашвили вспоминает, как много лет назад пожилая жительница Симферополя рассказывала ему, что, будучи девочкой, с другими симферопольцами приветствовала самодержца, у которого практически не было охраны, сам же император «весело улыбался и был необыкновенно прост». Затем высокий гость остановился в доме Таврического губернатора (сейчас здание Крымского института последипломного образования на улице Ленина, 15), где встретился с видными горожанами.

Черчилль спал и курил под защитой зениток
О пребывании в Симферополе премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля рассказывает мемориальная доска на доме 15 по улице Шмидта. По пути на знаменитую Ялтинскую конференцию в феврале 1945 года для Черчилля, самолет которого приземлился в Саках, предусмотрели несколько пунктов отдыха. Одним из таких пунктов стал дом в районе, где, по словам Алексея Эйлера, в то время жили руководители местных силовых ведомств. По преданию, Черчилль около часа отдохнул в комнате, вышел на балкон, выкурил сигару и слегка удивился усиленным мерам охраны – на противоположной стороне улицы, где сейчас находится Детский парк, разместилась целая зенитная батарея.

Толстой отдыхал от военной службы
Писатель Лев Толстой приехал в Крым воевать: он участвовал в обороне Севастополя во время Крымской войны. В определенный момент перевели на тыловую позицию в деревню Эски-Юрт (сейчас село Лозовое). Оттуда граф наведывался в Симферополь. В крымской столице автор «Севастопольских рассказов» встречался с местной интеллигенцией и, по мнению некоторых историков, особенно подружился с популярным врачом, активным общественным деятелем и краеведом Николаем Плешковым, у которого неоднократно бывал на квартире. Улицу Слободскую, где находился сохранившийся до наших дней дом Плешкова, Симферопольская городская дума переименовала в улицу Толстого. Любопытно, что сделано это было в 1904 году – то есть еще при жизни писателя. Сегодня в доме находятся несколько офисов, а на его фасаде установлена мемориальная доска в память о визите автора «Войны и мира».


Грибоедов хандрил и ругал Симферополь
Ряд историков уверены, что автор бессмертной комедии «Горе от ума» и выдающийся российский дипломат Александр Грибоедов в 1825 году останавливался в симферопольской гостинице «Афины». Документальных подтверждений нет, да и неизвестно, существовал ли тогда этот отель в Симферополе: первые упоминания о нем датируются лишь тридцатыми годами XIX века. Тем не менее сегодня на доме номер 25 по проспекту Кирова висит мемориальная доска.
По воспоминаниям русского поэта Андрея Муравьева, который жил в соседнем с Грибоедовым номере гостиницы, писатель был «недоступен для всех, исключая какого-то немецкого барона, давнего его приятеля». Настроение замкнутости и отчужденности отражено и в одном из писем самого Александра Сергеевича кузену Степану Бегичеву: «Приезжаю сюда, никого не вижу, не знаю и знать не хочу. Это продолжалось не более суток… ворвались ко мне, осыпали приветствиями, и маленький городок сделался мне тошнее Петербурга. Мало этого. Наехали путешественники, которые меня знают по журналам: сочинитель Фамусова и Скалозуба, следовательно, веселый человек. Тьфу, злодейство! Да мне невесело, скучно, отвратительно, несносно!».

Курчатов работал билетером и грыз гранит науки
«Отец» советской атомной бомбы Игорь Курчатов провел в Симферополе детские и юношеские годы. Он с золотой медалью закончил гимназию, а затем физико-математический факультет Таврического университета.
«Семья его терпела нужду, они не имели возможности снять жилье в самом Симферополе, и поэтому арендовали квартиры в пригороде, – рассказывает Эйлер. – Игорь учился легко, после занятий он час­то оставался в гимназии на репетициях оркестра, в котором играл на мандолине. Во время учебы в университете будущий великий ученый работал билетером в кинотеатре „Лотос“ (нынешний „Спартак“) и колол дрова».
Семья Курчатовых некоторое время жила по адресу Чайковского, 14, но на здании нет ни малейшего упоминания о гениальном квартиранте.

Пушкин лечился
Александр Сергеевич посетил Симферополь в сентябре 1820 года. Возвращаясь из своего крымского путешествия, которое он совершил вместе с семьей генерала Николая Раевского, поэт был болен лихорадкой (малярией). Предполагают, что его лечил лучший врач русской армии в то время Федор Мильгаузен.
Известный крымский краевед Владимир Широков в своих статьях настаивал на том, что поэт остановился в доме известного химика, профессора Феликса де Серра, и предлагал повесить на здании мемориальную табличку. Сегодня этот дом, стены которого повидали немало выдающихся людей, стал пристанищем для бомжей.

Интернет-дневник крымчанина Максима Цхая, работавшего вышибалой в немецком баре, читают десятки тысяч человек
Кирилл Железнов
фото: Юрий Лашов
Немецкая полиция заводила на него четыре уголовных дела, среди его читателей – Евгений Гришковец и Тимур Бекмамбетов, он свой среди байкеров, албанских бандитов и московской богемы. Жизнь этого крымчанина похожа на сказку о Золушке – только с не прописанными в оригинальном сюжете криминальными поворотами. Правда, крымская Золушка – накачанный кореец весом 110 килограммов, с длинными черными волосами, любопытными глазами и добродушной улыбкой. Мастер восточных единоборств, а в прошлом – вышибала на немецкой дискотеке. Цхай. Максим Цхай.

Гангстеры по-немецки
Макс – так его начинаешь называть после пятнадцати минут знакомства. Он тебе «тыкает», и ты ему в ответ. И это не кажется панибратством – просто с ним действительно так удобней. Среднего роста, косая сажень в плечах, мешковатые джинсы и побитые дорогами кроссовки. В руках электронная сигарета, бросил курить.
В 90‑е он работал специалистом по связям с общественностью в одной из крымских медицинских клиник и, если бы не любовь, вероятно, Цхай так бы и остался в родном Симферополе. Но уехал
следом за любимой женщиной в Германию. Языка не знал, а работать надо – деньги нужны. Говорит, мол, спортом занимался с юности, вот и пошел в охранную фирму, которая гарантирует порядок на танцклубах в небольшом городке на юге Германии.
«Есть и бандиты, и рэкет, и бойцы, в общем, не хуже, чем у нас в 90‑е годы, – рассказывает Максим Цхай непривычные для нас вещи о законопослушной Германии. – Только там мир честных налогоплательщиков отделен от всего этого. Но если ты воруешь у государства, крутишь „черный нал“, то будь готов к тому, что к тебе приедут крутые ребята и скажут: „Плати!“. Например, владелец ресторана, где есть не учтенные налоговой финансовые потоки, не пойдет в полицию жаловаться, что его бандиты „напрягают“ на деньги. Не потому что бандитов отмажут, нет – их посадят! Но вместе с ними сядет и сам хозяин заведения – за уклонение от уплаты налогов. Поэтому там круговая порука. Немецкий криминал – это мир вышибал, байкеров, проституток, наркоторговцев, этнических группировок и финансовых воротил. Государство закрыло на них глаза – перебьете друг друга, и хрен с вами».
Охранная контора, в которой начал работать Макс, на самом деле оказалась бандитским прикрытием дискотеки в «квартале красных фонарей». Эдакий официальный рэкет, который за деньги защищал клуб от криминальной шелупони и наездов местных бандитов.
«Я не знал, конечно. Говорили, что набирают охранников, я и работал, – улыбается Макс. – Стал потихоньку „расти“ по служебной лестнице, навел на танцхаусе порядок. В один день мне приходит письмо – типа, давай, парень, продолжай в том же духе. И подпись – Ахмед (имя изменено по просьбе Макса). Оказалось, что это главный албанский авторитет, на которого мы на самом деле работали, и который держит юг Германии под рэкетом. Через какое-то время я стал тюрштеером – начальником безопасности дискотеки. Но на самом деле мне просто надо было держать под контролем всю шелупонь и бандитов, что перли на нашу дискотеку и отфутболивать тех, что творили бузы».

Помыть полы бандитом
В то время Максим начал вести интернет-дневник. Говорит, стал выкладывать мысли в интернет от страха и одиночества. Хотел найти неравнодушных русскоговорящих людей и поделиться своими
тревогами, пускай и виртуально. Через год он стал одним из самых знаменитых русскоязычных блогеров. За день почитать о приключениях Максима, кстати, довольно «вкусно» описанных, заходили 15 (!) тысяч человек! Это средняя посещаемость сайта крупного СМИ, например, газеты.
«Дневник набрал популярность по одной причине: о чем многие мужики мечтают, я это все решил попробовать, – пожимает огромными плечами Макс. – Это не значит, что я такой крутой, просто мне повезло, судьба дала шанс. Почему именно мне выпал такой шанс – это другой вопрос. Наверное, причина в том, что я много лет жил, преследуя свой страх. Всем бывает страшно – тебе, мне, тому дяде в „Мерсе“ с охраной. Кто-то бежит от своих страхов, кто-то как страус прячет голову в песок. А я шел страху навстречу, гнался за ним. Поэтому жизнь получается довольно интересная».
Несколько раз Цхая грозилась зарезать местная братва, которой он не давал беспредельничать на дискотеке. Рассказывает, однажды пришлось повалить на пол и отметелить крутого парня, албанца, который входил в крупную этническую группировку.
«Тогда моя знакомая проститутка предупредила, мол, Длинный (кличка албанца, – „Р“) пообещал тебя убить, – вспоминает Цхай. – Потом еще один товарищ рассказал, что у албанцев была сходка, и этому, избитому мной парню не дали на ней слова: „Молчи, тобой Макс полы помыл“. Тогда он перед своими поклялся, что я долго не проживу».
В полицию шефу дискотеки звонить не полагается: это значит проявить слабость, показать, что не владеешь ситуацией и не имеешь авторитета. Заступился за крымчанина преступный «король» Ахмед, заставив соплеменника извиниться перед дискотечным вышибалой.
«А вообще за время работы на меня было четыре заявления в полицию – два об избиении, одно за порчу имущества, и еще одно за массовую драку, – перечисляет Максим. – Но ни одно не дошло до суда – сразу на них поступали ответные заявления моих друзей, которые писали, что я только разнимал драку».
В принципе, по законам криминального жанра, Цхая должны были убить, задержись он еще на несколько лет в профессии вышибалы. Сам он говорит об этом, не стесняясь. Слишком уж многим перешел дорогу. Но отправной точкой, развернувшей жизнь крымского корейца, стало письмо от российского писателя и драматурга Евгения Гришковца.
«Открываю почту, а там послание и подпись – Гришковец, – вспоминает Цхай. – Я посмеялся, подумал, кто меня может так разыгрывать? Понял, что все серьезно, когда его продюсер пригласил меня на день рождения Евгения в Москву. Оказывается, писатель читает мой дневник и ему нравится! Поехал, конечно. Очень люблю его творчество. А чуть позже мне написал Бекмамбетов, сказал, что нужно по моим запискам
писать сценарий для фильма. Интересно, мол, получится».
Сейчас Цхаю сорок лет, у него свой строительный бизнес в Германии, он достаточно обеспеченный человек. О своих «подвигах» вспоминает с улыбкой, пишет книгу и часто ездит в Москву – помогать бездомным и безнадежно больным вместе с Елизаветой Глинкой, больше известной, как «доктор Лиза» – так называется ее дневник в интернете.

Максим Цхай о мужчинах, героях и быстротечности жизни
«Мужчина отличается от мужика тем, что чему-то служит. Чему-то, кроме того, что можно сожрать или трахнуть. Каждый для себя ищет эту цель, это знамя. Кто-то тратит жизнь на понты – мышцы, крутую тачку. Но всегда найдется боец лучше тебя и машина быстрее твоей. Цель должна быть другой».«Кто такой герой? Ну уж точно не я! Герой – это тот мужик, который работает на скучной, монотонной работе, каждый день терпит нудного шефа, чтобы принести домой кусок хлеба детям, потом стирает пеленки, помогает жене. Вот это – настоящий герой, но только в том случае, если он все это проделывает ради чего-то, чтобы накормить детей. А если он это делает, сам не зная зачем, то он не герой. Он дурак».«Вот представь себе: ты пьешь чай, и это может быть твой последний чай, потому что вчера на дискотеке ты надавал по голове бандиту, и он обещал тебя порезать. И вот ты сидишь, пьешь чай, мешаешь его ложечкой, слышишь, как она звенит в чашке, видишь этот мир. Это лучший чай в твоей жизни. Самый вкусный. Потому что он может быть последним. И тот человек, с которым ты сейчас разговариваешь, тоже может быть последним, кого ты видишь. Я часто это чувствовал, и теперь, если мне не нравится собеседник, я ему прямо скажу: „Ты мне не нравишься. Ты лучше отойди“. Вдруг это мой последний человек, так почему я должен терпеть?».«Мне кажется, что рай – это такая нарезка самых счастливых „кадров“ твоей жизни. Бывают такие моменты, это, например, когда ты любишь и узнаешь, что и женщина тебя любит. И вот, узнав это, ты летишь… Круто же? Вот рай – это самые счастливые дни твоей жизни, закольцованные так, что они повторяются снова и снова, снова и снова! И не надоедают. Потому что такое не может надоесть».

«Душа умеет только смеяться и плакать»
Тексты Максима можно прочитать в его интернет-дневнике по адресу domminik.livejournal.com. В основном, это короткие размышления о жизни. Например, вот такие:
«Я люблю детей. В ниx, лет до треx, живет только Бог и маленькая душа. Бог может все, но не xочет, а душа и вовсе умеет только смеяться и плакать.
А больше там ничего еще нет.
Потом появляется и начинает расти третья сущность – личность. Постепенно она вытеснит Бога и подавит душу. Через всю жизнь вернутся к себе не многие, а к Нему – единицы.
А я люблю детей. До треx лет – особенно.
И только поэтому я люблю людей, потому что в каждом, если его xорошо отмыть, очистить от скорлупы, отскрести, может быть даже, можно найти маленького ребеночка, который умеет только плакать и смеяться».«Нельзя срываться. Нельзя истерить. Нельзя лежать, отвернувшись лицом к стене и уткнувшись носом в подушку. Надо работать. Надо заботиться о близких. Терпи, закрути гайки и подтяни пояс. В легкие времена не избалуйся, а будь готов к переменам, во времена тяжелые – веди себя так же, как и в легкие.
И будь готов в любую минуту дать отпор, приласкать, терпеть монотонность серых дней, помочь тем, кто слабее тебя, а так уж получается, что близкие твои, в каком бы положении ты сам не оказался, хоть в чем-то, но слабее тебя.
Откажись от комфорта. Откажись от уюта. И не заметь этого и пусть никто этого не заметит. Даже если нет у тебя не только сахара к чаю, но даже самого чая, пусть лицо твое будет спокойным и улыбчивым, а от одежды веет свежестью и хорошим одеколоном».«Есть мир, в котором живут только совсем маленькие дети и очень большие собаки.
Дети смеются, ползая друг за другом по земному шару, а огромные собаки чутко смотрят за ними, слегка подрагивая кончиками ушей. По вечерам дети засыпают, зарывшись в гус­тую собачью шерсть. На боку одной огромной собаки их может поместиться разом по дюжине, висят, зажав в кулачки теплый мех, и сопят. Огромная собака потыкает их немного черным носом величиной с кожаное кресло и, убедившись, что все на месте, уснет сама.
Тихо поднимается и опускается большой собачий бок, космическая тишина вокруг, только иногда звучит детское покряхтывание и время от времени жаркое собачье дыхание, от которого чуть качаются звезды.
Мне кажется, так отдыхают души хороших людей, проживших жизнь.
И хранят их души собак, ведь плохих собак не бывает».«Как по-настоящему дает о себе знать возраст? Не скрипом в суставе и не новой морщиной – фигня это все. Просто начинает уходить твой мир. Мир, словно город, строящийся с самого детства. Город, в котором были живые, развивающиеся улицы и переулки, они росли, менялись, но всегда были узнаваемы и родны. И вдруг... твой город начал застывать. Вот смолкли и замерли улицы Александра Абдулова и Семена Фарады. Лопнула большая витрина в городском концертном зале – Майкл Джексон замер и превратился в манекен. Вот закрылась навсегда площадь Юрия Сенкевича. Рухнул в пыль целый переулок – ушел Бредбери. А теперь стихла старая школа имени Капицы…
Когда-нибудь город наш замрет и запустеет. И дай бог нам бродить по его когда-то шумным и цветным улицам вместе со своими ровесниками. Нам будет, хотя бы, что вспомнить».

В это крымское село приезжают, чтобы сфотографироваться на фоне таблички с названием, а жители Лоховки скрывают свое происхождение
Мария Макеева
Лох, оказывается, многозначное слово. И согласно словарям, значит оно совсем не то, что вы подумали. Этимологический словарь говорит, что это «лох» был заимствован из финского или корейского языков и значит «отощавший лосось после нереста в реках». Второе значение – «дикая маслина». Именно благодаря маслинам получило свое название крымское село Лоховка. Но жителям села от этого не легче. Из-за смешного названия соседи смотрят на них свысока, а сами селяне гадают – как же им называть себя, чтобы звучало необидно: лоховцы или лоховчане?
В крымской Лоховке лохов нет – ни в первом значении, ни во втором, ни в известном всем народном. Зато есть интернет и мобильная связь, хоть и никудышная. Еще здесь есть девять улиц и больше сотни домов. Местные ребятишки с утра заняты по хозяйству, а после обеда плещутся на канале, в нескольких километрах от села. А любимое развлечение лоховских тинейджеров – карты, семечки и дискотеки в местном клубе два раза в неделю. Сегодня клуб закрыт, а значит, вечером будут карты и семечки. Кожурой от семечек засеяна площадь перед сельским магазином. Рядом с крыльцом, подпирая стену, пьет пиво угрюмый мужик.

Лоховка (до 1948 года Менгермен) – село в Советском районе Крыма, входит в сос­тав Красногвардейского сельского совета.

– Здравствуйте! Мы из газеты, хотим написать про ваше село, – присаживаюсь рядом.
– А че про нас писать-то? Знаменитости тут не живут, олигархи тоже, – недоумевает он.
На шум из магазина выходит миловидная женщина средних лет в синем переднике с рюшами. Знакомимся: Елена, живет в Лоховке с самого рождения. Узнав суть вопроса, включается в разговор.
– Раньше здесь много было серебристого лоха, маслин. Знаешь, почему серебристый? Когда ветер дует…
– В магазине кто-нибудь есть? – за спиной у Елены покупательница просовывает голову в распахнутую дверь.
– Нет никого, – с досадой отвечает продавщица и, не обращая внимания на посетительницу, как ни в чем не бывало, продолжает: – Так вот, листья на ветру переливаются, кажется, будто сделаны из серебра. Потом, когда начали дома строить, все вырубили. Лох остался только в лесополосе, и то – днем с огнем не сыщешь.
Впрочем, объяснять каждому, откуда взялось название деревни, не будешь. Возникают курьезы.
– У нас на въезде табличка – Лоховка. Бывает, смотрим, красивая машина подъезжает. Тормознули – значит, будут фотографироваться рядом с указателем. Приезжали как-то байкеры, шесть или восемь мотоциклов. Все крутые! Остановились и позируют возле таблички! – Елена гримасничает, изображая байкеровскую фотосессию. – Дикари дикарями.
Продавщица щурится на солнце, ветер развевает кудри, синий фартук подчеркивает цвет глаз, за спиной в робком ожидании – немолодая покупательница с авоськой. Картина в лучших традициях соцреализма.
– Да мы уже привыкли. А что делать? Бывает, приезжаем куда-нибудь, люди спрашивают, вы откуда? Мы говорим: да бывшая красногвардейская фабрика. А то – Лоховка! Неудобно же!
– Хватит трепаться, иди работай! – на пороге появляется новая покупательница.
– Если ты за хлебом, то хлеба нет. А, ты на диете? На крупе? – гогочет продавщица. – Да вы к библиотекарше нашей сходите, Любови Васильевне, может, она чего интересного расскажет.



Лоховка – читающее село
Как пройти в библиотеку? В Лоховке этим вопросом никого не смутишь. Каждый не только подскажет дорогу в храм знаний, но и укажет, где живет библиотекарь.
– Вы знаете, у нас многие любят читать, за книгами ходит и стар, и млад, – рассказывает похожая на подростка библиотекарь Любовь Яцула. – В основном, историческую литературу предпочитают, детективы любят, романы любовные, по школьной программе книжки часто берут. С младшими школьниками мы и рисуем, и поделки делаем, есть у нас кружок «Мишкина книжка» по ремонту книг. С подростками сложнее – им неинтересно лепить, рисовать, им развлекаться хочется.
В избе-читальне – две комнаты. В одной выставка детских поделок и рисунков. В другой – стеллажи с книгами.
– В нашей библиотеке книг немного, пополняется абонемент нечасто, но, знаете, многие нам дарят книги, – не без гордости отмечает библиотекарь и исчезает между стеллажами. Возвращается с толстой папкой.
– Здесь история Лоховки, информацию собирала по крупицам. Вот только точную дату рождения села узнать так и не удалось – сведений об этом нигде нет. Село считается немецким, немцы здесь жили еще до войны.
От волнения у библиотекаря дрожит голос: волнуется, будто школьница на экзамене.
– Знаете, к нам никогда еще из газеты не приезжали. Я с журналистами впервые общаюсь, – признается она.  – Сама-то из Нижнегорского, работала в Симферополе. Потом вышла замуж и оказалась здесь.
К названию села Любовь Васильевна давно привыкла.
– В газетах писали, что наше село хотят переименовать. Но это же нереально. Представляете, сколько надо поменять паспортов! Может, пообщаетесь лучше с нашим деревенским долгожителем?

Лоховский долгожитель
Двор старожила Ивана Соловьева, прожившего в селе почти шестьдесят лет, охраняют три шавки. Заходятся звонким долгим лаем, однако, прежде чем хозяин протягивает для приветствия руку, проходит много времени. На вид Ивану Александровичу больше шестидесяти не дашь, хотя по пас­порту ему уже 82 года.
– Вы что, про нас писать будете? – удивляется он и чешет затылок. – А вообще, хочешь, расскажу, как я сюда попал? Родился в Самаре, служил за границей. Вдруг получаю письмо из Крыма – родители пишут, что переехали. Думаю, как хорошо! Приехал осенью, в два часа ночи, в Советское. В форме, красавец, – Соловьев хитро щурит глаз и берет меня под локоть. – Спрашиваю, где вокзал? Как увидел, дурно стало: горит один фонарь, люди на корточках сидят. После заграницы-то. Автобусов нет, машин тоже. Пришлось идти пешком. Пустырь, бурьян. Наш Самара-городок в сто раз лучше: Волга там, леса – красиво. А в Лоховке тогда только первую улицу начали отстраивать.
Дед тяжело вздыхает и тянет носом жаркий воздух. Где-то кричит петух. Мимо проносятся пегие гуси, хлопая крыльями-парусами.
– Я же на следующий день уехать хотел – так мне здесь все противно было.
– Почему остались?
Иван Александрович по-ма­льчи­шечьи улыбается.
– Познакомился с девушкой, влюбился. И 47 лет здесь проработал.

Соседям на смех
– Название такое некрасивое – «Лоховка», такое ощущение, будто здесь лохи живут! – рассуждает крымская татарка Фаина. С соседкой Екатериной Михайловной они отдыхают на лавочке в тени раскидистого дерева.
– А на самом деле?
Вместо ответа Фаина смеется белозубым ртом.
– Вишневое, Яблочное, а то – Лоховка, – будто не слыша вопроса, продолжает она. – Мои родственники приезжают и говорят: «Боже мой, ЛохОвка! Наверное, одни лохи живут!» Приходится оправдываться. Назвали бы по-другому, а то аж неудобно. Куда ни приедешь, в ту же больницу, или устраиваться на работу, все удивляются. Стараемся не говорить, откуда, стесняемся.

Дядя Алик и Эльмурза
Рядом с покосившимся домом местный житель Алик вбивает в землю столбы для нового забора. Рассказывают, будто раньше в Лоховке не было ни заборов, ни оград. Живность свободно разгуливала по дворам, свиноматка могла забрести в чужой дом и там опороситься. Зато сейчас свою жизнь принято прятать от посторонних глаз – в каждом дворе по две-три собаки. Вот Алик и старается. Он переехал в Лоховку из соседнего Золотого поля – за родителями.
– А как называют тех, кто живет в Лоховке?
Алик на мгновенье перестает копать.
– Лоховцы… лоховчане, – сбивается он и хмурится. – Раньше село Маслиновкой называлось, это сейчас – Лоховка. Не знаю, вон, завклубша идет, у нее спросите.
Заведующая деревенским клубом, пышногрудая брюнетка, строго одетая (черный низ, белый верх) спешит на автобус. Успевает бросить через плечо невнятное «мне некогда», только ее и видели. Поехала отрабатывать свои полставки «хореографа» в соседнем селе.
Вместо завклуба удается побеседовать со школьником Эльмурзой. Коренастый паренек давно ходит за нами по пятам, внимательно наблюдает со стороны, прислушивается к разговорам. Он оказывается единственным за сегодняшний день человеком, у кого название села не вызывает дурацких ассоциаций.
– А чего мне стесняться?! Я читал в словарях, что «лох» – это по-немецки дерево. Так что не стесняюсь. А смеются от незнания.
Эльмурза скуп на слова и эмоции. Улыбка на его лице появляется лишь однажды, когда делится своими планами на будущее.
– Я поваром хочу стать, потому что хорошо готовлю. Вот, недавно освоил торты – мама научила. Мечтаю работать в «пятизирковом» ресторане.

Главная достопримечательность
Памятник младшему лейтенанту летчику Юрию Петровичу Шумскому. В 1942 году немцы сбили его самолет аккурат рядом с Лоховкой (тогда село называлось Менгермен). Тело летчика нашли и похоронили местные жители на сельском кладбище. В советское время над могилой шефствовали лоховские школьники (кстати, ухаживают до сих пор).

Мнение ученого
Наталья Сегал, ассистент кафедры русского, славянского и общего языкознания ТНУ им. Вернадского: «В толковом словаре великорусского живого языка Владимира Даля есть слово „лоха“, то есть дура, глупая баба, датированное 80‑ми годами XIX века. Вполне возможно, что наше понимание слова „лох“ основано на этом слове. „Лоха“ – это диалект, на котором говорили в Пскове и Твери. Само слово „лоха“ произошло от слова „лошь“, что значит „плохой“. В этом значении слово „лошара“, которое мы часто сейчас слышим, и „лошь“, возможно, однокоренные слова».

В начале нового тысячелетия про Лоховку вспоминали дважды: когда хотели вернуть деревне прежнее название – Менгермен, и в связи с крупным скандалом. В начале 2008 года банда, которой руководили бывший начальник райотдела милиции и бывший начальник водного хозяйства, украла в Лоховке километр водопроводной трубы стоимостью полтора миллиона гривен.

Что думают соседи?
Мария, село Золотое поле. «Я бы не хотела там жить. Из-за названия. Я не лох! Так называться я бы не хотела. И там моря нет».
Закир, село Красногвардейское. «Лоховка от слова лох, а жителей называют так же, как и село. Лоховцы. Наверное. Или лохи?»

Журналист «Республики» исследовал нравы главного стихийного рынка Симферополя
Кирилл Железнов
Здесь можно найти крышку на бензобак советского мопеда «Карпаты», шаль, которую носили полвека назад, книги на любой вкус, саморезы и гвозди, советскую бижутерию, детские колготки, простыни с клеймом уже несуществующих воинских частей, солдатские сапоги и опасную бритву «Ракета». Конечно, «все в идеальном состоянии».

Туфли за двадцать гривен
Блошиный рынок начинает оживать к семи часам утра. В предрассветных сумерках на асфальте шуршат клеенками, раскладывают товар и переругиваются местные продавцы. Из подъехавших пошарпанных «Жигулей» третьей модели бритый наголо дед выгружает свой скарб. Первым достает пак из-под бананов, доверху забитый книгами с надорванными корешками. Следом идет тачка-«кравчучка» с перемотанной синей изолентой ручкой, живая собака (наверное, не продается), здоровый бюст Ленина, подпорченный советский инструмент…
На старых, разорванных ветром клеенках разложены тома Достоевского вперемешку с поношенными калошами, подсвечники с огарками свечей, колеса для детского велосипеда «Гномик», погнутый гаечный ключ, статуэтки неведомых автору (и, скорее всего, мифологии) древних богов. Здесь есть абсолютно все! Если вдруг кому-то вздумается провести опись продаваемого на блошином рынке имущества, то этому безумцу придется запастись несколькими сотнями тетрадей.
Гантели, раритетные пленочные фотоаппараты, измазанные чернилами резиновые пупсы, сделанные еще для детей Советского Союза, пилы, молотки с рукоятями и без них. Буржуйки, прочищенные и готовые к употреблению – кидай дрова да грейся. Продавцы – те, кто победней, оттеснены к стадиону, те, кто побогаче – торгуют поближе к улице Севастопольской. У последних и товар новей, и глаза поуверенней. А те, кому не повезло стать королями и королевами блошиного рынка, сидят на корточках, курят и замыленными взглядами скользят по своим и соседским пожиткам. Перебрасываются парой слов. Иногда бегут в «наливайку» на Центральном рынке. Холодно стоять, а водка хоть и греет плохо, зато настроение поднимает.
Я со своим пакетиком собранного в доме барахла устраиваюсь на бетонной лестнице на окраине рынка. Продаю статуэтку собаки, журнал мод пятилетней давности, книгу «Проклятие рукописи», чеканку на стенку, по форме и расцветке похожую на крышку от кастрюли, десяток фигурок из киндер-сюрпризов.
«Сыночек, купи туфли, хорошие, всего один сезон носила, – сгорбленная старушка в сером плаще до пола протягивает мне обувь
светло-коричневого цвета на высоком и толстом каблуке. – За двадцать рублей возьми, выручи бабушку».
Руки ее трясутся, и пара туфель мелко перестукивается каблуками. В глазах – просьба о помощи. Старушка пока не на паперти, но, скорее всего, отделяют ее от этой паперти вот эти вот светло-коричневые туфли. Судя по фасону обуви, в них старушка цокала в молодости. Наверное, гуляла под ручку с кавалерами и весело щебетала.
Туфли я купил. Из жалости. Выслушал от соседа-продавца – бойкого деда Кузьмича, что «это самая дурацкая сделка, которую он в жизни видел». Впрочем, старушечью обувь он у меня согласился перекупить. За три пятьдесят.
Здесь, на блошином рынке, пятьдесят копеек – это деньги. Например, на них можно купить коллекционную статуэтку из киндер-сюрприза. Такая же в интернет-магазине стоит двадцать гривен, но местные продавцы об этом не знают и с радостью сбывают ценный товар за бесценок.
По дешевке уходят и книги. Тома приносит спившаяся интеллигенция (но у них покупать невыгодно – они знают цену печатному слову), волокут в грязных и вонючих мешках бомжи. Сначала пытаются продать местным торговцам, если товар не идет – несут в пункт приема макулатуры. Для них, что Хемингуэй, что Стендаль, что Дарья Донцова.
Бесценные строки и попсовое графоманство – все едино. Книги попадают в покрытые струпьями, раскарябанные до крови руки из помоек и свалок. Том за гривну, две. Бомжей, приносящих книги, продавцы называют «библиотекарями».

Баланс – отрицательный
Мимо проходит патруль милиции. С интересом поглядывают на меня и мой товар, но ничего не говорят.
«Они интересуются теми, кто мобилками торгует, – говорит дед Кузьмич. – Мы им даром не нужны».
Кузьмич на блошином рынке – свой человек. Всю жизнь работал на стройке. Вышел на пенсию и пока мог – шабашил. Несколько лет назад на одной из строительных халтур сорвал спину и понял, что с ремонтами пора заканчивать.
«Я стою на лесах с ведром раствора и пошевелится не могу – спину заело, – рассказывает он. – Кричу молодым, чтобы помогли, а они ржут и на мобильники свои поганые меня снимают. Отпустил ведро, а оно об леса ударилось, отскочило и окно на первом этаже выбило. Послал я напарников подальше и больше не работаю».
Теперь деятельная натура Кузьмича нашла новый заработок. Скупив у соседей за бесценок рухлядь, он неделю чинил старые утюги, печки, чистил картины. Приложил к ним свой, ставший ненужным, инструмент и поехал торговать на рынок.
«В первый день двадцать гривен заработал, – вспоминает он. – А потом пошло-поехало. Бывает и по сто в день наторговываю».
Как это удается деду – неизвестно. Среди коллег-продавцов он пользуется славой удачливого, и после рабочего дня позволяет себе выпить с ними пятьдесят грамм коньячку. Ко мне же клиенты не подходили несколько часов подряд. Наверное, ассортимент убогий.
«Ты бы, сынок, лучше работать шел, – жалеет меня знакомая Кузьмича – Татьяна, громкоголосая женщина бальзаковского возраста. – Здесь одни старики торгуют, к пенсиям нищим прибавку зарабатывают».
Простояв еще несколько часов, я продал молодой девчонке журнал «Лиза» пятилетней давности за две гривны. Оказывается, в коллекцию. Торговый день закончился «в минусах»: потратив на туфли двадцать гривен, я заработал всего пять с половиной.